Главная

Путь — это не средство
достижения цели.
Путь — это цель...

На первый взгляд, увы, подобным скептикам возразить как будто и нечего. По сравнению с «прикладными» дисциплинами, такими, как, скажем, каратэ или кун-фу, иайдзюцу выглядит слишком ритуальным, слишком медленным (в смысле «неторопливым»), а по арсеналу боевых приемов — откровенно оторванным от жизни и даже «надуманным». Плохо это или хорошо? Каждый выбирает свое. Мое глубокое убеждение состоит в том, что упор на удобство применения, на эффективность использования в уличной драке лишает любое боевое искусство его духовного начала. Закаляется тело, но не дух. Тот же, кто избрал для себя «путь меча», изначально знает, что едва ли сможет применить полученные в додзо навыки на практике. Он укрепляет свой характер. Не хочу проводить параллель между поднявшимся в последний полет камикадзе, который знает, что дороги обратно нет, и снайпером, окопавшимся в бетонированном блиндаже, откуда ему комфортно и безопасно простреливать широкую равнину, однако вы сами можете себе представить, кого из этих двоих труднее напугать, когда речь зайдет о реальной опасности для жизни. Комментариев здесь не требуется.
Мы уже говорили о том, что, как ни парадоксально, шанс никогда не применить свое искусство «в быту» следует рассматривать как величайшее преимущество иайдзюцу. Это отнюдь не означает, что владение мечом не дает никаких иных преимуществ или что оно непрактично. Скорее, напротив, иайдзюцу развивает такие качества, которые не только оказываются весьма полезными, если понадобится, при самообороне, но и делают более насыщенной нашу повседневную жизнь.
Поэтому мне всегда хочется ответить сомневающимся:
— Если вы так печетесь о своей безопасности и ждете, что на вас нападут, не забивайте себе голову иайдзюцу. Займитесь боксом. А еще лучше — купите пистолет. Тогда риск подвергнуться нападению на улице будет минимальным.

Отвлечемся на несколько мгновений от боевых искусств и посмотрим на пример, который предоставляет нам не менее древняя японская традиция — чайная церемония. Одним из основных предметов, используемых для правильного заваривания чая, является хисаку, иначе говоря, ковшик для воды. Хисаку изготавливается из бамбука и используется для переливания кипятка из котла в чайник, а также для доливания в чайник холодной воды, чтобы соблюсти наилучшую температуру для дальнейшей заварки. Хисаку представляет собой маленький бамбуковый черпак на длинной и тонкой рукоятке. Традиционно он воплощает собой доблести воина. Как говорится в одной старой поэме, «Ковшик проходит ад кипятка и льда решительно». Для мастера чайной церемонии хисаку является незаменимым орудием, тогда как любому новичку он покажется крайне неудобным: ручка отходит от черпачка под непривычным углом, из-за чего воду сложно зачерпнуть так, чтобы не расплескать. Даже просто держать его — задача не из легких. В принципе можно было бы разработать ручку и поудобнее. Однако важнейшим аспектом в изучении чайной церемонии как раз и считается умение владеть хисаку так, чтобы со стороны это выглядело изящно и красиво. С его помощью мастер чайной церемонии убедительно демонстрирует свой опыт и свое искусство. Бамбуковый ковшик остается неизменным с XIV века.
Зачем я об этом заговорил? Если бы с хисаку обращались с той же фамильярностью, с какой, увы, мы теперь обращаемся с боевыми искусствами, его бы наверняка сменил пластиковый дубликат, а то и одноразовый стаканчик. Мы бы «усовершенствовали» дизайн рукоятки и превратили неудобный ковшик в кофейник или эдакий термос. Наиболее ретивые нашли бы способ приладить к нему компьютер и напичкать электроникой. Вместо штучного изделия ручной работы, в которую ремесленник вложил всю свою любовь, мы бы стали производить хисаку массовым тиражом по наименьшей себестоимости, используя самые дешевые из доступных материалов. Будучи специалистами в боевых искусствах, мы бы назвали это «более эффективным», «более рациональным», а то и «более реалистичным». Однако, если вдуматься, разве принесли бы мы тем самым бесценное орудие для тренировки в жертву ради потворства своим слабостям и столь соблазнительного удобства?

Будо но ариката — Цель Боевых искусств

Цель овладения любым боевым искусством одна — победить.
Так просто!
И вместе с тем так сложно...
Разумеется, мы изучаем боевые техники и приемы для того, чтобы взять верх над нападающим. Не тратим же мы годы тренировок на то, чтобы проиграть! Однако изучение боевых искусств подразумевает нечто большее, нежели разучивание способов ранить или прикончить противника на поле боя.
В одной японской легенде рассказывается о двух самураях, которые были дружны сильнее, чем братья. Повзрослев, они приготовились отправиться в муса сюгьё — традиционное странствие с целью оттачивания навыков. Обоим было очевидно, что пути их расходятся на долгие годы. Поэтому перед расставанием они встретились на берегу тихой речки и поклялись встретиться снова на том же самом месте через двенадцать лет, чтобы обменяться впечатлениями о своих тренировках и впечатлениях. И вот миновало двенадцать лет, и, как и было условлено, день в день, самураи вернулись на берег, но обнаружили, что недавний дождь превратил некогда спокойную речушку в бурный поток, преградивший им путь к заранее оговоренному месту.
Полный решимости выполнить клятву, а заодно показать свое невероятное мастерство, к которому он шел все двенадцать лет, один из самураев бросился к реке и одним махом перелетел на другой берег. Подобный прыжок должен был войти в анналы истории и уж точно впечатлить его друга. Однако второй самурай преспокойно прошел чуть выше по течению и договорился с лодочником, что тот переправит его через реку за пять мон (считайте, за рубль).
Мораль очевидна: то мастерство, на которое у одного человека ушло двенадцать лет упорных тренировок, оказалось несложно повторить ценой нескольких монет. А потому, как я уже говорил, если ваша цель — просто убивать людей, лучше уж потратить деньги на покупку пулемета, чем годы жизни — на совершенствование техники, характера и ума.
Таким образом, первая заповедь иайдзюцу: удостоверьтесь в том, что цели ваших занятий того стоят.

Вслед за этим вы должны осознать, что «победа» означает не просто победу над противником, но совершенствование самого себя, как своего характера, так и техники, до такого уровня, когда противник уже не сможет взять над вами верх.
И все же «победа» — это по-прежнему нечто большее...
В иайдзюцу есть поговорка: «Кати ва сая но нака ни ари» («Победа приходит, пока меч остается в ножнах»). Физического умения, каким бы совершенным оно ни было, никогда не бывает достаточно. Всегда найдется кто-нибудь, кто сильнее вас или у кого в запасе недозволенный прием. В настоящей схватке гораздо важнее отношение, нежели умение. Все, если не читали, то, во всяком случае, слышали о поединке между библейскими Давидом и Голиафом, при котором верх взяла не сила, но решимость победить и вера.
Без храбрости и решимости прибегнуть к накопленным навыкам их уровень — пусть даже очень высокий — бесполезен. Это все равно, что написать замечательный роман или выдающуюся картину и спрятать их в стол или чулан от посторонних глаз. Пропадет не только время, труд и талант, но и нечто важное и ценное для окружающих.
Таким образом, основная цель иайдзюцу состоит в том, чтобы развивать дух и сознание воина, наделенного таким отношением и такой силой характера, чтобы побеждать в схватке еще до того, как она начнется. Добиться этого ой как непросто. Потребуются годы ежедневных занятий, чтобы воспитать в себе эти качества и заодно избавиться от других — злобы, страха, эгоизма, зависти, — которые мешают росту и разрушают личность.
Кроме того, важно помнить, что победа должна достигаться без попытки победить. На первый взгляд эта мысль кажется противоречивой. Как же можно добиться победы, не желая ее, не стараясь выиграть? Ответ заключается в том, что ключом к победе является твердая решимость не проиграть.
И это не просто игра в слова и разница в значениях. Речь идет об осознанной смене мировоззрения. Когда вы стараетесь победить, то невольно идете в своей решимости взять верх над противником на неоправданные риски. Когда же вы вместо этого думаете о том, чтобы не проиграть, на вашей стороне всегда будет ценнейшее преимущество: вы сможете выжидать, пока ваш противник допустит ошибку, которой вы не преминете воспользоваться, и добьетесь победы.
Но и это еще не все. Иайдзюцу требует от вставшего на путь самосовершенствования более высоких и благородных целей, нежели просто победить (или не проиграть) в схватке. Великий китайских стратег Лао-Цзы говорил, что главный принцип искусства войны в том, чтобы побеждать, не вступая в битву. Таков идеал иайдзюцу, заключенный в китайские иероглифы, означающие «боевое искусство»: бу-дзюцу. Бу («боевое»), встречаемый и в слове будо, состоит, в свою очередь, из двух иероглифов: томеру («предотвращать») и хоко («конфликт»). Таким образом, термин «боевые искусства» означает на самом деле «искусство предотвращения конфликта». То, как занятия иайдзюцу приводят к достижению этой цели, можно понять, лишь познакомившись с основополагающими идеалами боевых искусств.

Сюгьё но мокутэки — идеалы Боевых искусств

Настало время вспомнить об одном из самых знаменитых и почитаемых (хотя и по-своему противоречивых) самураев в истории Японии — Миямото Мусаси. Как-то раз он поинтересовался у своего юного ученика Дзётаро, в чем тот видит цель жизни. Юноша, не задумываясь, ответил:
— Быть как вы!
— Маловато для цели, — пожурил его Мусаси. — Лучше стать как гора Фудзи-сан, настолько широкая и прочная у основания, что даже самые сильные землетрясения не в состоянии пошелохнуть ее, и настолько высокая, что с ее склонов самые высокие постройки людей кажутся игрушечными. Если разум твой будет так же высок, как Фудзи-сан, ты сможешь видеть все как на ладони. Ты увидишь те причины, из которых проистекают события, а не просто то, что творится вокруг.
Поднимаясь по извилистой горной тропе, Мусаси и Дзётаро дошли до того места, где над дорогой навис огромный валун. Поначалу им показалось, что при малейшем движении его громада сорвется с откоса и раздавит их. Присмотревшись, они, однако, поняли, что камень настолько прочно врос в склон, что только мощный природный катаклизм сможет его высвободить. Как бы то ни было, Дзётаро опасливо поспешил прошмыгнуть под валуном и отбежать подальше. Преспокойно последовавший за ним Мусаси не мог не заметить реакции ученика, напуганного камнем, и воспользовался этим примером, чтобы лишний раз закрепить урок.
— Ты должен тренироваться, чтобы стать как этот валун, — сказал Мусаси пристыженному Дзётаро. — Когда твоя сила скрыта от глаз и укоренена так глубоко, ты непоколебим. При этом так могуч и громаден, что видимая твоя часть заставляет людей съеживаться под твоей тенью.
Мусаси осознавал, что конечная цель совершенствования в искусстве меча заключается в том, чтобы добиться такого мастерства и такого духовного развития, при котором уже одно твое присутствие наводило бы страх на окружающих и ни один храбрец не отважился бы бросить тебе вызов. Жизнь самого Мусаси красноречиво доказала, что подобная цель хоть и трудна для всех, но вполне достижима для некоторых. Поднявшемуся же на такой уровень редко (если вообще когда-нибудь) придется вступать в поединки.
Именно это редкое качество Мусаси впоследствии искал, подбирая достойных учеников. Уже удалившись от дел и совершенствуя свой дух через искусство живописи, скульптуры и каллиграфии, Мусаси все же принял приглашение даймё Кумамото прибыть к нему в замок и обучить лучших самураев, которые готовились стать наиболее приближенными слугами и телохранителями. Даймё настолько высоко ценил Мусаси, что распорядился, чтобы все его самураи — а их у него было в подчинении несколько сотен — выстроились по обеим сторонам улицы, соединяющей городские ворота с замком. Когда Мусаси проходил мимо них, каждый отвешивал ему уважительный поклон. При этом он заметил, что даже эти закаленные бойцы отворачиваются под его прямым взглядом. Только одного самурая не смутило это привычное для самого Мусаси выражение лица.
По прибытии в замок даймё поинтересовался, произвел ли кто-нибудь из самураев на Мусаси особенно благоприятное впечатление. Вероятно, он просто хотел удостовериться в том, сумел ли гость с первого взгляда определить наиболее искусных фехтовальщиков. Вместо ответа Мусаси подвел даймё к тому человеку, который не опустил глаз, и заявил:
— Вот этот.
— Не понимаю, — изумился даймё. — Он почти не тренируется и занимает весьма скромный чин. Откровенно говоря, его главная обязанность — тесать камни для замка.
— Может быть, — ответил Мусаси. — И все-таки это ваш лучший самурай. — Повернувшись к каменотесу, Мусаси осведомился: — Расскажи-ка мне, как ты занимаешься, что не испытываешь страха перед лицом смерти.
— Да я и не занимаюсь-то, — признался самурай. — Просто каждый вечер, укладываясь спать, я вынимаю из ножен меч и подвешиваю его на тонкой веревке над головой. Потом ложусь под ним и смотрю на его острие, пока ни засыпаю.
Он и вправду ваш лучший самурай, — сказал Мусаси с понимающей улыбкой. — Он единственный из ваших людей каждый день сталкивается со смертью, поскольку знает, что в любой момент вместе с тонкой веревкой может оборваться и его жизнь. Вот из кого я подготовлю для вас личного телохранителя.
И все же с возрастом Мусаси, к своему величайшему разочарованию, осознал, что даже такого уровня развития характера недостаточно. Хотя даже самые храбрые самураи опасались смотреть ему в глаза, ему не раз бросали вызов, и он был вынужден убить в общей сложности более шестидесяти противников. Он обнаружил, что его сила и непобедимость притягивают, как свечка мотылька, искателей славы. Ведь всякий, кому бы удалось одолеть легендарного Мусаси, в один миг прославился бы, получил право открыть собственную школу и наверняка получил бы доходное и престижное место слуги какого-нибудь даймё, а то и самого сегуна.
Спустя еще несколько лет Мусаси снова удалился в горы, на сей раз вместе со своим закадычным другом и учителем — монахом Сохо Такуаном. Они медитировали в состоянии дзадзэн на берегу тихого ручья с крохотным водопадом, когда ощущение тревоги подсказало Мусаси, что рядом есть кто-то еще. Оставаясь внешне в безмятежности, он одним взглядом отыскал неторопливо скользящую под кустами возле Такуана ядовитую гадюку.
Мусаси, затаив дух, молча наблюдал за смертоносной змеей. Он прекрасно знал, что малейший шорох может напугать ее и заставить наброситься на его друга. Тут он с изумлением увидел слабую улыбку на губах Такуана, который тоже заметил гадюку и теперь спокойно взирал на то, как она ползет по его ногам. Но еще удивительнее невозмутимости монаха перед лицом надвигающейся опасности было то обстоятельство, что змея как будто воспринимала его как естественную часть ландшафта.
Переползя через Такуана, змея продолжила свой путь по направлению к Мусаси. В шаге от него она учуяла его присутствие и отпрянула, изготовившись к нападению. Мусаси остался неподвижен. При этом от него исходила такая угроза, что гадюка, недолго думая, ускользнула в кусты и больше не показывалась. Любой другой человек, имей он столь пугающую ауру, непременно возгордился бы, тогда как Мусаси не испытал ничего, кроме стыда, поскольку понял свой самый главный недостаток.
— Что тебя так огорчило? — спросил Такуан, заметив, как изменилось настроение друга.
— Всю жизнь, — посетовал Мусаси, — я учился наводить страх на окружающих, чтобы никто не дерзнул на меня напасть. Я своего добился, и теперь все живые существа инстинктивно боятся меня. Ты видел, как эта гадина улепетывала от меня?
— Да уж видел, — ответил монах. — А поскольку она так на тебя и не напала, значит, ты победил ее, не нанеся ни единого удара. Так что благодаря твоему замечательному мастерству теперь и ты, и змея живы. — Хотя он знал ответ, Такуан все же поинтересовался: — Так что же ты расстраиваешься?
Потому что я так силен, что никто не может со мной сравниться. Мне никогда не обрести истинный мир. — Мусаси указал на монаха и восторженно продолжал: — Не то что ты. Ни ты змеи не испугался, ни она тебя. Твой дух настолько спокоен и естественен, что она приняла тебя за камень. Ты для нее все равно что дерево или ветер. И люди относятся к тебе точно так же.
Такуан только улыбнулся, довольный тем, что его друг сделал для себя это открытие.
Остаток жизни Мусаси посвятил тому, чтобы поднять свой дух до уровня духа Такуана. То состояние рассудка, тот идеал, который вдохновляет всех последователей боевых искусств, называется хэйдзосин. Буквально это означает «постоянно непоколебимый дух», однако подобный перевод верен лишь отчасти. Понять природу хэйдзосин до конца можно, только зная нюансы японского языка. Этот термин состоит из трех кан-дзи (идеограмм): ХЭЙ-ДЗО-СИН.
«Хэй» в японском языке имеет множество связанных между собой значений: «мирный», «спокойный», «постоянный» и т. д. В русском языке ему можно найти аналогию со смыслом «ровный» или «равный», как, скажем, в слове «уравновешенный».
«Дзо» имеет более четкое значение: «всегда», «постоянно» или «постоянный».
«Син» переводится и буквально, и фигурально как «сердце» с теми же оттенками значения, что и в других языках. Сердце в понимании как жителя Востока, так и Запада, это не только внутренний орган, качающий кровь, но и душа, эмоции, характер — вся духовная сущность личности.
Таким образом, хэйдзосин подразумевает, что внутренне человек пребывает в постоянном спокойствии. За неимением лучшего перевода в дальнейшем я буду подразумевать под хэйдзосин «спокойствие духа».